Опухшая,
укутанная с головы до ног женщина сидела на скомканном ворохе тряпья, прикрыв глаза и
покачиваясь. Огромная пустая комната напоминала склеп. Отовсюду тянуло холодом,
сыростью и мраком.
Так жили
тогда ленинградцы.
Женщина давно послала
за хлебным пайком семилетнего сынишку, и минуты теперь казались
вечностью.
- Боже мой, -
застонала женщина, - как долго его нет!
Она поднялась и пошатнулась.
- Не дойду.
Но выпрямилась и поплелась к двери.
На улице сразу увидела,
что у сына
отнимают хлеб. Отнимал тоже мальчик, чуть постарше.
- Сынок, -
закричала мать, - не отдавай!
А мальчишки повалились в грязный, заляпанный снегом и продолжали драться
из-за хлеба. Она собрала все остатки сил и поспешила на помощь, взмахивая руками и
спотыкаясь. Через несколько шагов она упала.
- Не отдавай!
– снова закричала мать, - Ты ешь! Ешь!
Мимо
тащились безмолвные,
обессиленные люди. Кто-то подошёл и разнял ребятишек.
А мать всё
кричала и кричала. Но кричала всё тише и тише, пока не замолкла совсем…
Вот, собственно, и вся история, рассказанная мне однажды знакомым ленинградцем. В день смерти матери собирает он родных и близких
и торжественно ставит
посреди стола свежий,
дышащий каравай.
Прицелясь взглядом, он отсекает горбушку и режет её на крошечные блокадные дольки. Режет
медленно, бережно,
свято. И первая долька, первый душистый ломтик достаётся теперь непременно Иринушке,
пока ещё единственной его внучке.
Иринушкой
звалась и его мать… Ириной Алексеевной.
И.Тобольский
Комментариев нет:
Отправить комментарий